II
Then forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty’s field,
Thy youth’s proud livery so gazed on now,
Will be a tattered weed of small worth held:
Then being asked, where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days;
To say within thine own deep sunken eyes,
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty’s use,
If thou couldst answer ‘This fair child of mine
Shall sum my count, and make my old excuse’
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel’st it cold.
2
Когда лет_а_ и зимы вспашут лоб,
Покрыв седой травой лицо твое,
Кто вспомнит молодежный гардероб,
За сорок лет сносившийся в тряпье!
А на вопрос: «Где красота лежит,
Что буйно расцветала той весной?»
«В глазах — скажи — она нашла покой,
Где спит гордыня, слезы, боль и стыд».
Совсем другим ответ твой быть бы мог:
«Мой младший сын — милейший из детей —
Прожитой жизни подведет итог,
Мою красу наследуя в своей».
Он мог бы жить, твое тепло храня:
Согрел бы старость жар его огня.