Тепло. Роберт Шекли - Параллельный перевод

Robert Sheckley	Роберт Шекли
WARM	Тепло
Anders lay on his bed, fully dressed except for his shoes and black bow tie, contemplating, with a certain uneasiness, the evening before him.	Андерс, не раздевшись, лежал на постели, скинув лишь туфли и освободившись от черного тугого галстука. Он размышлял, немного волнуясь при мысли о предстоящем вечере.
In twenty minutes he would pick up Judy at her apartment, and that was the uneasy part of it.	Через двадцать минут ему предстояло разбудить Джуди в ее квартирке. Вроде бы ничего особенного, но все оказалось не так просто.
He had realized, only seconds ago, that he was in love with her.	Он только что открыл для себя, что влюблен в нее.
Well, he’d tell her.	Что ж, он скажет ей об этом.
The evening would be memorable.	Сегодняшний вечер запомнится им обоим.
He would propose, there would be kisses, and the seal of acceptance would, figuratively speaking, be stamped across his forehead.	Он, конечно, сделает ей предложение, будут поцелуи, и на лбу его, фигурально выражаясь, будет оттиснута печать их брачного соглашения.
Not too pleasant an outlook, he decided.	Он скептически усмехнулся.
It really would be much more comfortable not to be in love.	Поистине, от любви лучше держаться в стороне — спокойнее будет.
What had done it?	Отчего она вдруг вспыхнула, его любовь?
A look, a touch, a thought?	От взгляда, прикосновения, мысли?
It didn’t take much, he knew, and stretched his arms for a thorough yawn.	Как бы там ни было, для ее пробуждения достаточно и пустяка. Он широко зевнул и с наслаждением потянулся.
“Help me!” a voice said.	— Помоги мне! — раздался чей-то голос.
His muscles spasmed, cutting off the yawn in mid-moment.	От неожиданности зевок прервался в самый сладостный его момент; мышцы непроизвольно напряглись.
He sat upright on the bed, then grinned and lay back again.	Андерс сел, настороженно вслушиваясь в тишину спальни, затем усмехнулся и улегся снова.
“You must help me!” the voice insisted.	— Ты должен помочь мне! — настойчиво повторил голос.
Anders sat up, reached for a polished shoe and fitted it on, giving his full attention to the tying of the laces.	Андерс снова сел и, опустив ноги на пол, стал обуваться, с подчеркнутым вниманием завязывая шнурки на одной из своих элегантных туфель.
“Can you hear me?” the voice asked.	— Ты слышишь меня? — спросил голос.
“You can, can’t you?”	— Ты ведь слышишь, не правда ли?
That did it	Разумеется, он слышал.
“Yes, I can hear you,” Anders said, still in a high good humor.	— Да, — отозвался Андерс, все еще в хорошем расположении духа.
“Don’t tell me you’re my guilty subconscious, attacking me for a childhood trauma I never bothered to resolve.	Только не говори мне, что ты — моя нечистая совесть, укоряющая меня за ту давнюю вредную привычку детства, над которой я никогда не задумывался.
I suppose you want me to join a monastery.”	Полагаю, ты хочешь, чтобы я ушел в монастырь.
“I don’t know what you’re talking about,” the voice said.	— Не понимаю, о чем ты, — произнес голос.
“I’m no one’s subconscious.	— Ничья я не совесть.
I’m me.	Я это я.
Will you help me?”	Ты поможешь мне?
Anders believed in voices as much as anyone; that is, he didn’t believe in them at all, until he heard them.	Андерс верил в голоса, как все, то есть вообще не верил в них, пока не услышал.
Swiftly he cataloged the possibilities. Schizophrenia was the best answer, of course, and one in which his colleagues would concur.	Он быстро перебрал в уме все вероятные причины подобного явления — когда людям слышатся голоса — и остановился на шизофрении. Пожалуй, с такой точкой зрения согласились бы и его коллеги.
But Anders had a lamentable confidence in his own sanity.	Но Андерс, как ни странно, полностью доверял своему психическому здоровью.
In which case—	В таком случае…
“Who are you?” he asked.	— Кто ты? — спросил он.
“I don’t know,” the voice answered.	— Я не знаю, — ответил голос.
Anders realized that the voice was speaking within his own mind.	Андерс вдруг осознал, что голос звучит в его собственной голове.
Very suspicious.	Очень подозрительно.
“You don’t know who you are,” Anders stated.	— Итак, тебе неизвестно, кто ты, — заявил Андерс.
“Very well.	— Прекрасно.
Where are you?”	Тогда где ты?
“I don’t know that, either.”	— Тоже не знаю.
The voice paused, then went on.	— Голос немного помедлил.
“Look, I know how ridiculous this must sound.	— Послушай, я понимаю, какой чепухой должны казаться мои слова.
Believe me, I’m in some sort of limbo.	Я нахожусь в каком-то очень странном месте, поверь мне — словно в преддверии ада.
I don’t know how I got here or who I am, but I want desperately to get out.	Я не знаю, как сюда попал и кто я, но я безумно желаю выбраться.
Will you help me?”	Ты поможешь мне?
Still fighting the idea of a voice speaking within his head, Anders knew that his next decision was vital.	Все еще внутренне протестуя против звучащего в голове голоса, Андерс понимал тем не менее, что следующий его шаг будет решающим.
He had to accept—or reject—his own sanity.	Он был вынужден признать свой рассудок либо здравым, либо нет. Он признал его здравым.
“All right,” Anders said, lacing the other shoe.	— Хорошо, — сказал Андерс, зашнуровывая вторую туфлю.
“I’ll grant that you’re a person in trouble, and that you’re in some sort of telepathic contact with me.	— Допустим, что ты — некая личность, которую угораздило попасть в беду, и ты установил со мной что-то вроде телепатической связи.
Is there anything else you can tell me?”	Что еще ты мог бы сообщить мне о себе?
“I’m afraid not,” the voice said, with infinite sadness.	— Боюсь, что ничего, — произнес голос с невыразимой печалью.
“You’ll have to find out for yourself.”	— Тебе придется самому выяснить.
“Can you contact anyone else?”	— С кем еще, кроме меня, ты можешь вступить в контакт?
“No.”	— Ни с кем.
“Then how can you talk with me?”	— Тогда как же ты разговариваешь со мной?
“I don’t know.”	— Не знаю.
Anders walked to his bureau mirror and adjusted his black bow tie, whistling softly under his breath.	Андерс подошел к зеркалу, стоящему на комоде, и, тихонько посвистывая, завязал черный галстук.
Having just discovered that he was in love, he wasn’t going to let a little thing like a voice in his mind disturb him.	Он решил не придавать особого значения всяким внутренним голосам. Теперь, когда Андерс знал, что влюблен, он не мог позволить таким пустякам, как голоса, вмешиваться в его жизнь.
“I really don’t see how I can be of any help,” Anders said, brushing a bit of lint from his jacket.	— Сожалею, но я ума не приложу, каким образом помочь тебе, — сказал Андерс, снимая с куртки ворсинку.
“You don’t know where you are, and there don’t seem to be any distinguishing landmarks.	— Ты ведь понятия не имеешь, где сейчас находишься, нет даже приблизительных ориентиров.
How am I to find you?”	Как я смогу тебя разыскать?
He turned and looked around the room to see if he had forgotten anything.	— Он оглядел комнату, проверяя, не забыл ли чего.
“I’ll know when you’re close,” the voice said.	— Я буду знать это, когда почувствую тебя рядом, — заметил голос.
“You were warm just then.”	Ты был теплым только что.
“Just then?”	— Только что?
All he had done was look around the room.	— Только что он оглядел комнату — не больше того.
He did so again, turning his head slowly.	Он повторил свое движение, медленно поворачивая голову.
Then it happened.	И тогда произошло то, чего он никак не ожидал.
The room, from one angle, looked different.	Комната вдруг приобрела странные очертания.
It was suddenly a mixture of muddled colors, instead of the carefully blended pastel shades he had selected.	Гармония световых тонов, любовно составленная им из нежных пастельных оттенков, превратилась в мешанину красок.
The lines of wall, floor, and ceiling were strangely off proportion, zigzag, unrelated.	Четкие пропорции комнаты внезапно нарушились. Контуры стен, пола и потолка заколыхались и разъехались изломанными, разорванными линиями.
Then everything went back to normal.	Затем все вернулось в нормальное состояние.
“You were very warm,” the voice said.	— Уже горячее, — произнес голос.
Anders resisted the urge to scratch his head, for fear of disarranging his carefully combed hair.	Озадаченный, Андерс невольно потянулся рукой, чтобы почесать в затылке, но, побоявшись испортить прическу, превозмог свое импульсивное желание.
What he had seen wasn’t so strange.	Его не удивило то, что сейчас произошло.
Everyone sees one or two things in his life that make him doubt his normality, doubt sanity, doubt his very existence.	Каждый человек хоть раз в жизни сталкивается с чем-то необычным, после чего его начинают одолевать сомнения насчет нормальности своей психики и собственного существования на этом свете.
For a moment the orderly Universe is disarranged and the fabric of belief is ripped.	На короткое мгновение перед его глазами рассыпается слаженный порядок во Вселенной и разрушается основа веры.
But the moment passes.	Но мгновение проходит.
Anders remembered once, as a boy, awakening in his room in the middle of the night.	Андерс помнил, как он, еще мальчиком, проснулся однажды в своей спальне посреди ночи.
How strange everything had looked!	Как странно все выглядело!
Chairs, table, all out of proportion, swollen in the dark. The ceiling pressing down, as in a dream.	Стулья, стол, все предметы, что находились в комнате, утратили привычные пропорции. Во мраке спальни они выросли до невероятных размеров, а потолок, словно в страшном сне, опускался на него, грозя раздавить.
But that also had passed.	То мгновение тоже прошло.
“Well, old man,” he said, “if I get warm again, tell me.”	— Что ж, дружище, — сказал Андерс, — если я снова потеплею, дай мне знать об этом.
“I will,” the voice in his head whispered.	— Дам, — прошептал голос в его голове.
“I’m sure you’ll find me.”	— Я уверен, что ты отыщешь меня.
“I’m glad you’re so sure,” Anders said gaily, switched off the lights and left.	— Рад твоей уверенности, — весело откликнулся Андерс. Он выключил свет и вышел из комнаты.
Lovely and smiling, Judy greeted him at the door.	Улыбающаяся Джуди встретила его в дверях.
Looking at her, Anders sensed her knowledge of the moment.	После отдыха она показалась ему еще более привлекательной, чем прежде. Глядя на нее, Андерс ощущал, что и она понимает важность момента.
Had she felt the change in him, or predicted it?	Душа ли ее отозвалась на перемену в нем или она просто ясновидящая?
Or was love making him grin like an idiot?	А может, любовь делает его похожим на идиота?
“Would you like a before-party drink?” she asked.	— Рюмочку аперитива? — предложила она.
He nodded, and she led him across the room, to the improbable green-and-yellow couch.	Он кивнул, и Джуди повела его через комнату к небольшому дивану ядовитой желто-зеленой расцветки.
Sitting down, Anders decided he would tell her when she came back with the drink.	Сев, Андерс решил, что признается ей в своих чувствах, как только она вернется с аперитивом.
No use in putting off the fatal moment.	К чему откладывать неизбежный момент?
A lemming in love, he told himself.	Влюбленный леминг, сказал он себе с иронией.
“You’re getting warm again,” the voice said.	— Ты снова теплеешь, — подметил голос.
He had almost forgotten his invisible friend.	Он уже почти забыл о своем невидимом друге.
Or fiend, as the case could well be.	Или злом ангеле — смотря как повернется дело.
What would Judy say if she knew he was hearing voices?	Интересно, что сказала бы Джуди, если бы узнала, что ему слышатся голоса?
Little things like that, he reminded himself, often break up the best of romances.	Подобные пустяки, напомнил он себе, часто охлаждают самые пылкие чувства.
“Here,” she said, handing him a drink.	— Пожалуйста, — сказала она, протягивая ему напиток.
Still smiling, he noticed. The number two smile—to a prospective suitor, provocative and understanding.	Все еще улыбаясь, он отметил, что в ее арсенале появилась улыбка номер два, предназначенная потенциальному поклоннику — возбуждающая и участливая.
It had been preceded, in their relationship, by the number one nice-girl smile, the don’t-misunderstand-me smile, to be worn on all occasions, until the correct words have been mumbled.	В ходе развития их взаимоотношений номеру два предшествовала улыбка номер один — улыбка красивой девушки, улыбка «не-пойми-меня-неправильно», которую полагалось носить при любых жизненных обстоятельствах, пока поклонник наконец не выдавит из себя нужные слова.
“That’s right,” the voice said.	— Верно! — одобрил голос.
“It’s in how you look at things.”	— Весь вопрос в том, как ты смотришь на вещи.
Look at what?	Смотришь на что?
Anders glanced at Judy, annoyed at his thoughts.	Андерс взглянул на Джуди, раздражаясь от собственных мыслей.
If he was going to play the lover, let him play it.	Если он собирается играть роль возлюбленного, пусть себе играет.
Even through the astigmatic haze of love, he was able to appreciate her blue-gray eyes, her fine skin (if one overlooked a tiny blemish on the left temple), her lips, slightly reshaped by lipstick.	Даже сквозь любовный туман, делающий людей слепыми, он мог по достоинству оценить ее серо-голубые глаза, гладкую кожу (если не замечать крохотное пятнышко на левом виске), губы, чуть тронутые помадой.
“How did your classes go today?” she asked.	— Как прошли сегодня занятия? — поинтересовалась она.
Well, of course she’d ask that, Anders thought.	Ну конечно, подумалось Андерсу, она непременно должна была спросить об этом.
Love is marking time.	Любовь — всегда политика выжидания.
“All right,” he said.	— Нормально, — ответил он.
“Teaching psychology to young apes.”	— Обучал психологии юных мартышек…
“Oh, come now!”	— Перестань!
“Warmer,” the voice said.	— Теплее, — отметил голос.
What’s the matter with me, Anders wondered.	Что со мной? — удивился Андерс.
She really is a lovely girl.	Она действительно прелестная девушка.
The gestalt that is Judy, a pattern of thoughts, expressions, movements, making up the girl I—	Gestalt,[1] что и есть Джуди, матрица мыслей, выражений, движений, в совокупности составляющих девушку, которую я…
I what?	Я что?
Love?	Люблю?
Anders shifted his long body uncertainly on the couch.	Андерс беспокойно шевельнулся на диванчике.
He didn’t quite understand how this train of thought had begun.	Он не совсем понимал, отчего в нем возникли подобные мысли.
It annoyed him.	Они раздражали его.
The analytical young instructor was better off in the classroom.	Склонному к аналитическим рассуждениям молодому преподавателю лучше остаться в классной комнате.
Couldn’t science wait until 9:10 in the morning?	Неужели наука не может обождать часов до девяти-десяти утра?
“I was thinking about you today,” Judy said, and Anders knew that she had sensed the change in his mood.	— Я думала о тебе сегодня, — тихо сказала Джуди, и Андерс сразу отметил, что она почувствовала перемену в его настроении.
“Do you see?” the voice asked him.	— Ты видишь? — спросил его голос.
“You’re getting much better at it.”	— Тебе сейчас гораздо лучше.
“I don’t see anything,” Anders thought, but the voice was right.	Ничего я не вижу, подумал Андерс, но голос, в сущности, был прав.
It was as though he had a clear line of inspection into Judy’s mind. Her feelings were nakedly apparent to him, as meaningless as his room had been in that flash of undistorted thought	Строгим инспекторским оком он проникал в разум Джуди, и перед ним как на ладони лежали ее движения души, такие же бессмысленные, какой была его комната в проблеске неискаженной мысли.
“I really was thinking about you,” she repeated.	— Я действительно думала о тебе, — повторила девушка.
“Now look,” the voice said.	— А теперь смотри, — произнес голос.
Anders, watching the expressions on Judy’s face, felt the strangeness descend on him.	Андерс, наблюдая за сменяющимся выражением на лице Джуди, вдруг почувствовал, что впадает в какое-то странное состояние.
He was back in the nightmare perception of that moment in his room.	Он вновь обрел способность обостренно воспринимать явления внешнего мира, как и в момент того ночного кошмара в своей комнате.
This time it was as though he were watching a machine in the laboratory.	На этот раз он ощущал себя зрителем, наблюдающим со стороны за работой некоего механизма в лабораторных условиях.
The object of this operation was the evocation and preservation of a particular mood.	Объектом назначения производимой работы был поиск в памяти и фиксация определенного состояния духа.
The machine goes through a searching process, invoking trains of ideas to achieve the desired end.	В механизме шел поисковый процесс, вовлекающий в себя вереницу понятийных представлений с целью достижения желаемого результата.
“Oh, were you?” he asked, amazed at his new perspective.	— О, неужели? — спросил он, изумляясь открывшейся перед ним картине.
“Yes…I wondered what you were doing at noon,” the reactive machine opposite him on the couch said, expanding its shapely chest slightly.	— Да… Я все спрашивала себя, что ты делал в полдень, прореагировал сидящий на диване напротив него механизм, слегка расширяя в объеме красиво очерченную грудь.
“Good,” the voice said, commending him for his perception.	— Хорошо, — одобрил голос его новое мироощущение.
“Dreaming of you, of course,” he said to the flesh-clad skeleton behind the total gestalt Judy.	— Мечтал о тебе, конечно, — ответил он облаченному в кожу скелету, который просвечивал сквозь обобщенную gestalt-Джуди.
The flesh machine rearranged its limbs, widened its mouth to denote pleasure.	Обтянутый кожей механизм переместил свои конечности и широко открыл рот, чтобы продемонстрировать удовольствие.
The mechanism searched through a complex of fears, hopes, worries, through half-remembrances of analogous situations, analogous solutions.	В механизме происходил сложный процесс поиска нужной реакции среди комплексов страха, надежд и тревоги, среди обрывков воспоминаний об аналогичных ситуациях и решениях.
And this was what he loved.	И вот этот механизм он любит!
Anders saw too clearly and hated himself for seeing.	Андерс слишком глубоко и ясно видел и ненавидел себя за это.
Through his new nightmare perception, the absurdity of the entire room struck him.	Сквозь призму своего нового мироощущения он на все теперь смотрел новыми глазами, и абсурдность окружающей обстановки поразила его.
“Were you really?” the articulating skeleton asked him.	— Правда? — спросил его суставчатый скелет.
“You’re coming closer,” the voice whispered.	— Ты приближаешься ко мне, — прошептал голос.
To what7 The personality?	К чему он приближался? К личности?
There was no such thing.	Таковой не существует.
There was no true cohesion, no depth, nothing except a web of surface reactions, stretched across automatic visceral movements.	Нет ни согласованного взаимодействия частей в целом, ни глубины — ничего, за исключением сплетения внешних реакций, натянутых поперек бессознательных движений внутренних органов.
He was coming closer to the truth.	Он приближался к истине.
“Sure,” he said sourly.	— Разумеется, — угрюмо отозвался он.
The machine stirred, searching for a response.	Механизм заработал, лихорадочно отыскивая нужный ответ.
Anders felt a quick tremor of fear at the sheer alien quality of his viewpoint.	Андерс содрогнулся от ужаса при мысли о совершенно чуждом ему новом видении мира.
His sense of formalism had been sloughed off, his agreed-upon reactions bypassed.	Его чувство отвращения к педантизму сошло с него, как кожа с линяющей змеи; зато он приобрел такую не свойственную ему черту характера, как неуживчивость.
What would be revealed next?	Что проявится в нем через минуту?
He was seeing clearly, he realized, as perhaps no man had ever seen before.	Он проникал зрением в такие глубины, куда, возможно, до сих пор не спускался ни один человек.
It was an oddly exhilarating thought.	Осознание необычности происходящего будто опьяняло его, горяча кровь.
But could he still return to normality?	Но нет ли опасности вернуться в нормальное состояние?
“Can I get you a drink?” the reaction machine asked.	— Принести тебе выпить? — осведомился механизм с обратной связью.
At that moment Anders was as thoroughly out of love as a man could be.	К тому времени Андерс был бесконечно далек от любви — насколько это возможно для человека.
Viewing one’s intended as a depersonalized, sexless piece of machinery is not especially conducive to love.	Постоянное созерцание бездушной машины без всякого намека на половые признаки отнюдь не способствует любви.
But it is quite stimulating, intellectually.	Зато, правда, стимулирует умственную деятельность наблюдателя.
Anders didn’t want normality.	Андерс уже не хотел прежнего, нормального состояния.
A curtain was being raised and he wanted to see behind it.	Занавес поднимался, и он горел желанием рассмотреть, что происходит там — в глубине сцены.
What was it some Russian scientist—Ouspensky, wasn’t it—had said?	Один русский ученый — Успенский, кажется — однажды сказал:
“Think in other categories.”	«Мыслите в иных категорях!»
That was what he was doing, and would continue to do.	Как раз то, чем он занимается сейчас и намерен заниматься всегда.
“Goodbye,” he said suddenly.	— Прощай, — внезапно проговорил он.
The machine watched him, open-mouthed, as he walked out the door.	С полуоткрытым от неожиданности ртом машина проводила его взглядом до выхода.
Delayed circuit reactions kept it silent until it heard the elevator door close.	Понятно, что замедленная реакция как следствие несовершенства машины сдерживала ее эмоции. Потому она и молчала, пока хлопнула дверца лифта.
“You were very warm in there,” the voice within his head whispered, once he was on the street.	— Ты был уже намного теплее там, в доме, — прошелестел голос внутри его головы.
“But you still don’t understand everything.”	— Но ты пока не во всем разобрался.
“Tell me, then,” Anders said, marveling a little at his equanimity.	— Так расскажи мне! — предложил Андерс, слегка удивляясь своему самообладанию.
In an hour he had bridged the gap to a completely different viewpoint, yet it seemed perfectly natural.	А ведь не прошло и часа, как он перешагнул через пропасть, разделяющую его прежнего и настоящего — с полностью изменившимся мироощущением, что, впрочем, представлялось ему совершенно естественным.
“I can’t,” the voice said.	— Не могу, — произнес голос.
“You must find it yourself.”	— Ты должен сам все выяснить.
“Well, let’s see now,” Anders began.	— Что ж, давай разберемся, — начал Андерс.
He looked around at the masses of masonry, the convention of streets cutting through the architectural piles.	Он окинул взглядом лес уродливых сооружений из кирпича; ручейки улиц, согласно чьему-то плану пробивающие себе дорогу среди архитектурных нагромождений.
“Human life,” he said, “is a series of conventions.	— Человеческая жизнь, — сказал Андерс, — состоит из ряда условностей.
When you look at a girl, you’re supposed to see—a pattern, not the underlying formlessness.”	Когда смотришь на девушку, то следует видеть в ней матрицу, а не скрытую в ней бесформенность.
“That’s true,” the voice agreed, but with a shade of doubt.	— Верно, — несколько неуверенно согласился с ним голос.
“Basically, there is no form.	— В принципе, формы не существует.
Man produces gestalts, and cuts form out of the plethora of nothingness.	Человек создает gestalt’ы и вырезает форму из пустоты, которой у нас в изобилии.
It’s like looking at a set of lines and saying they represent a figure.	Это все равно, что смотреть на определенное сочетание линий и говорить, что они представляют собой некую фигуру.
We look at a mass of material, extract it from the background and say it’s a man.	Мы глядим на груду вещества, извлеченную из общей массы, и называем это человеком.
But in truth, there is no such thing.	Но, по правде говоря, человека нет как такового.
There are only the humanizing features that we—myopically—attach to it. Matter is conjoined, a matter of viewpoint.”	Есть только набор очеловеченных свойств, которые мы, по своей близорукости, привязываем к тому веществу, чьей сущностью, неотделимой от него, является его миропонимание.
“You’re not seeing it now,” said the voice.	— Ты не уловил суть вопроса, — раздался голос.
“Damn it,” Anders said.	— Проклятье! — не выдержал Андерс.
He was certain he was on the track of something big, perhaps something ultimate.	Он был уверен, что его рассуждения двигались в правильном русле и в конечном итоге привели бы его к величайшему открытию, к первопричине всего.
“Everyone’s had the experience.	— Думаю, у каждого найдется что рассказать.
At some time in his life, everyone looks at a familiar object and can’t make any sense out of it.	На определенном отрезке жизни он смотрит на знакомый ему предмет и не узнает его, поскольку в его глазах предмет лишился всякого смысла.
Momentarily, the gestalt fails, but the true moment of sight passes.	На какое-то мгновение gestalt теряет свою плотную непрозрачную структуру, но… короткий миг истинного зрения уже позади.
The mind reverts to the superimposed pattern.	Разум возвращается в рамки матрицы, в свое нормальное состояние.
Normalcy continues.”	Жизнь продолжается.
The voice was silent Anders walked on, through the gestalt city.	Голос молчал. Андерс все шел, углубляясь в архитектурные дебри gestalt-города.
“There’s something else, isn’t there?” Anders asked.	— Я, наверное, не о том? — спросил Андерс.
“Yes.”	— Да.
What could that be, he asked himself.	Что бы это могло быть? — спросил он себя.
Through clearing eyes, Anders looked at the formality he had called his world.	Новыми, просветленными глазами Андерс смотрел на окружающую его систему условностей, которую когда-то называл своим миром.
He wondered momentarily if he would have come to this if the voice hadn’t guided him.	На мгновение в сознании промелькнула мысль: а не вернется ли он в тот мир, если голос вдруг перестанет руководить им?
Yes, he decided after a few moments, it was inevitable.	Да! — поразмыслив, решил он. Возвращение стало бы неизбежным.
But who was the voice?	Но кто он такой, этот голос?
And what had he left out?	И что он упустил в своих рассуждениях?
“Let’s see what a party looks like now,” he said to the voice.	— Давай сходим на какую-нибудь вечеринку — посмотрим, какова она изнутри, — предложил он голосу.
The party was a masquerade; the guests were all wearing their faces.	Вечеринка оказалась маскарадом, гости которого прятались за масками.
To Anders, their motives, individually and collectively, were painfully apparent.	Но Андерс видел их насквозь, каждого в отдельности и всех в целом. Он отчетливо, до боли, различал все побудительные причины их поступков и мыслей.
Then his vision began to clear further.	Взор его с каждой минутой становился все более проницательным.
He saw that the people weren’t truly individual.	Он заметил, что люди — не совсем индивидуумы.
They were discontinuous lumps of flesh sharing a common vocabulary, yet not even truly discontinuous.	Конечно, каждый из них — своего рода замкнутая система в виде сгустка плоти, использующая в общении с другими системами слова из одного языка, — и в то же время их нельзя назвать абсолютно замкнутыми.
The lumps of flesh were a part of the decoration of the room and almost indistinguishable from it They were one with the lights, which lent their tiny vision.	Сгустки плоти были как бы частью убранства комнаты, практически сливались с ним. Эти сгустки объединяла та мизерность информации, которую им скупо отпускало их ущербное зрение.
They were joined to the sounds they made, a few feeble tones out of the great possibility of sound.	Они были неотделимы от производимых ими звуков — несколько жалких обертонов из огромного запаса возможностей звука.
They blended into the walls.	Они очень сочетались с холодными, безжизненными стенами, ничуть не отличаясь от них.
The kaleidoscopic view came so fast that Anders had trouble sorting his new impressions.	Живые сценки, словно в калейдоскопе, менялись так быстро, что Андерс не успевал сортировать новые впечатления.
He knew now that these people existed only as patterns, on the same basis as the sounds they made and the things they thought they saw.	Теперь он знал, что эти люди существуют лишь как матрицы, имея под собой ту же основу, что и звуки, которые они издают, и предметы, которые они, как им кажется, видят.
Gestalts, sifted out of the vast, unbearable real world.	Gestalt’ы, сыплющиеся сквозь решето безбрежного и невыносимого в своей реальности мира.
“Where’s Judy?” a discontinuous lump of flesh asked him.	— А где Джуди? — спросил его один из сгустков плоти.
This particular lump possessed enough nervous mannerisms to convince the other lumps of his reality.	Картинные манеры этого жеманного типа обладали достаточной выразительностью, чтобы убедить другие сгустки в реальности их обладателя.
He wore a loud tie as further evidence.	На нем был кричащий галстук как лишнее свидетельство его принадлежности к реальности.
“She’s sick,” Anders said.	— Она больна, — обронил Андерс.
The flesh quivered into an instant sympathy.	Плоть затрепетала, проникшись мгновенным сочувствием.
Lines of formal mirth shifted to formal woe.	Выражение напускного веселья сменилось выражением напускной скорби.
“Hope it isn’t anything serious,” the vocal flesh remarked.	— Надеюсь, ничего серьезного, — заметила разговорчивая плоть.
“You’re warmer,” the voice said to Anders.	— Ты становишься теплее, — сказал голос Андерсу.
Anders looked at the object in front of him.	Андерс посмотрел на стоящее перед ним существо.
“She hasn’t long to live,” he stated.	— Ей недолго осталось жить, — сообщил он.
The flesh quivered.	Плоть заколыхалась.
Stomach and intestines contracted in sympathetic fear.	Желудок и кишечник сократились в пароксизме сострадания и опасения за жизнь Джуди.
Eyes distended, mouth quivered.	Плоть выпучила глаза, губы ее задрожали.
The loud tie remained the same.	Кричащий галстук не изменился.
“My God!	— О Боже!
You don’t mean it!”	Не может быть!
“What are you?” Anders asked quietly.	— Кто ты? — спокойно спросил Андерс.
“What do you mean?” the indignant flesh attached to the tie demanded.	— Что ты имеешь в виду? — призвала к ответу негодующая плоть, привязанная к своему галстуку.
Serene within its reality, it gaped at Anders.	Оставаясь безмятежной в своей сущности, она в изумлении уставилась на Андерса.
Its mouth twitched, undeniable proof that it was real and sufficient.	Ее рот подергивался — неопровержимое доказательство того, что она вполне реальна и соответствует всем необходимым и достаточным условиям существования.
“You’re drunk,” it sneered.	— Да ты пьян, усмехнулась плоть.
Anders laughed and left the party.	Андерс засмеялся и вышел на улицу.
“There is still something you don’t know,” the voice said.	— Есть еще нечто такое, что для тебя остается загадкой, — произнес голос.
“But you were hot!	— Но ты был уже горячим!
I could feel you near me.”	Я ощущал тебя где-то рядом.
“What are you?” Anders asked again.	— Кто ты? — снова спросил Андерс.
“I don’t know,” the voice admitted.	— Не знаю, — признался голос.
“I am a person.	— Я — личность.
I am I.	Я есть Я.
I am trapped.”	И я в ловушке.
“So are we all,” Anders said.	— Как и все мы, — заметил Андерс.
He walked on asphalt, surrounded by heaps of concrete, silicates, aluminum and iron alloys.	Он шагал по заасфальтированной улице, со всех сторон окруженный грудами сплавленного бетона, силиката, алюминия и железа.
Shapeless, meaningless heaps that made up the gestalt city.	Бесформенные, лишенные всякого смысла груды, которые представляли собой gestalt-город.
And then there were the imaginary lines of demarcation dividing city from city, the artificial boundaries of water and land.	Были еще и воображаемые демаркационные линии, отделяющие город от города, искусственные границы воды и суши.
All ridiculous.	До чего все нелепо!
“Give me a dime for some coffee, mister?” something asked, a thing indistinguishable from any other thing.	— Мистер, подайте монетку на чашечку кофе, — попросило его какое-то жалкое существо, ничем не отличавшееся от других, не менее жалких существ.
“Old Bishop Berkeley would give a nonexistent dime to your nonexistent presence,” Anders said gaily.	— Иллюзорной сущности — иллюзорную монетку. Святой отец Беркли[2] подаст тебе ее, — весело отозвался Андерс.
“I’m really in a bad way,” the voice whined, and Anders perceived that it was no more than a series of modulated vibrations.	— Мне действительно плохо, — слезливо пожаловался голос, который, как Андерс вдруг осознал, был просто последовательностью модулированных вибраций.
“Yes!	— Правильно!
Go on!” the voice commanded.	Продолжай! — скомандовал голос.
“If you could spare me a quarter—” the vibrations said, with a deep pretense at meaning.	— Прошу вас, уделите хоть несколько центов, — прозвучали вибрации, претендующие на значительность.
No, what was there behind the senseless patterns?	Что же, интересно, скрывается за этими лишенными смысла матрицами?
Flesh, mass.	Плоть, масса.
What was that’ All made up of atoms.	А что это такое? Все состоит из атомов.
“I’m really hungry,” the intricately arranged atoms muttered.	— Я действительно голоден, — пробормотали атомы, организованные в сложную структуру.
All atoms.	Все состоит из атомов.
Conjoined. There were no true separations between atom and atom.	Сочлененных между собой, да так, что и свободного места между ними не остается.
Flesh was stone, stone was light.	Плоть есть камень, камень есть свет.
Anders looked at the masses of atoms that were pretending to solidity, meaning, and reason.	Андерс взглянул на кучу атомов, которая претендовала на цельность, значительность и разум.
“Can’t you help me?” a clump of atoms asked.	— Не могли бы вы помочь мне? — спросило нагромождение атомов.
But the clump was identical with all the other atoms.	Это нагромождение, однако, идентично другим атомам. Всем атомам.
Once you ignored the superimposed patterns, you could see the atoms were random, scattered.	Стоит лишь проигнорировать запечатленные матрицы, и скопление атомов начинает казаться беспорядочной мешаниной.
“1 don’t believe in you,” Anders said.	— Я не верю в тебя, — проговорил Андерс.
The pile of atoms was gone.	Груда атомов удалилась.
“Yes!” the voice cried.	— Да! — вскричал голос.
“Yes!”	— Да!
“I don’t believe in any of it,” Anders said.	— Я ни во что не верю, — сказал Андерс.
After all, what was an atom?	В конце концов, что такое атом?
“Go on!” the voice shouted.	— Дальше! — кричал голос.
“You’re hot!	— Уже горячо!
Go on!”	Дальше!
What was an atom?	Что такое атом?
An empty space surrounded by an empty space.	Пустое пространство, окруженное пустым пространством.
Absurd!	— Абсурд!
“Then it’s all false!” Anders said.	— Но тогда все — обман! — воскликнул Андерс.
And he was alone under the stars.	И вдруг он остался один. Лишь звезды одиноко мерцали в вышине.
“That’s right!” the voice within his head screamed	— Именно! — пронзительно закричал голос в его голове.
“Nothing!”	— Ничто!
But stars, Anders thought.	Кроме звезд, подумал Андерс.
How can one believe—	Как можно верить…
The stars disappeared.	Звезды исчезли.
Anders was in a gray nothingness, a void.	Андерс очутился в вакууме, в каком-то сером небытии.
There was nothing around him except shapeless gray.	Вокруг него была только пустота, заполненная бесформенным серым маревом.
Where was the voice?	Где же голос?
Gone.	Пропал.
Anders perceived the illusion behind the grayness, and then there was nothing at all.	Андерс чувствовал, что и марево это — всего лишь иллюзия. Затем исчезло все.
Complete nothingness, and himself within it.	Абсолютная пустота, и он в ней.
Where was he?	Где он?
What did it mean?	Что это значит?
Anders’ mind tried to add it up.	Разум Андерса пытался осмыслить происшедшее.
Impossible.	Невозможно.
That couldn’t be true.	Этого не может быть.
Again the score was tabulated, but Anders’ mind couldn’t accept the total.	Снова и снова разум Андерса, как счетная машина, анализировал последние события и подводил итог, но каждый раз отказывался от него.
In desperation, the overloaded mind erased the figures, eradicated the knowledge, erased itself.	Сопротивляясь перегрузке, разум в отчаянии стирал из памяти образы, уничтожал когда-то приобретенные знания, стирал самого себя.
“Where am I?”	— Где я?
In nothingness.	В пустоте.
Alone.	Один.
Trapped.	В ловушке.
“Who am I?”	— Кто я?
A voice.	Голос.
The voice of Anders searched the nothingness, shouted, “Is there anyone here?”	— Есть тут кто-нибудь? — крикнул голос Андерса, взывая к пустоте.
No answer.	Тишина.
But there was someone.	Но он чувствовал здесь чье-то присутствие.
All directions were the same, yet moving along one he could make contact…with someone.	Ему было безразлично, куда идти, однако, двигаясь в одном определенном направлении, он смог бы установить контакт… с тем существом.
The voice of Anders reached back to someone who could save him, perhaps.	Голос Андерса устремился к нему, отчаянно надеясь, что оно, возможно, спасет его.
“Save me,” the voice said to Anders, lying fully dressed on his bed, except for his shoes and black bow tie.	— Спаси меня, — сказал Андерсу Голос. Тот лежал на постели, не раздевшись, скинув лишь туфли и освободившись от черного тугого галстука.